Элиза Дулитл forever, или как не разучиться говорить по-английски в Англии
Первое потрясающее открытие, которое я сделала в Британии – я не знаю английского. За спиной у меня была суровая английская спецшкола, четырехлетний курс делового перевода в университете, богатая практика толмачества – от книг по искусству до инструкций по пользованию насосами, уверенное общение со всеми попадающими в поле зрения иностранцами. И тут такое! Неудивительно, что я забеспокоилась. Единственными людьми, кого я понимала без проблем, были преподаватели колледжа. То, о чем веселятся соседи по общаге, было уже почти недоступно. А уж понять старушку в благотворительном магазине или договориться со случайным попутчиком в автобусе оказалось и вовсе запредельной задачей.
Проблема оказалась сугубо социальной. Бирмингем – один из центров промышленного региона, город, где традиционно доминирует рабочее население и, в последние десятилетия, дешевая наемная сила (читай – британцы иностранного происхождения). Поэтому почти весь Бирмингем говорит на т.н. "брумми" - диалекте весьма специфическом как фонетически, так и лексически. Больше всех в «моем» колледже от этого страдали итальянские студенты-обменники. Слух у них хороший, восприимчивость повышенная, и через неделю все уже уверенно говорили "бус" и "буттон" (bus, button). Много позже, за ланчем с весьма аристократической дамой, обладательницей двойной фамилии, я вела table-talk на неизменную тему «какие мы, иностранцы, неправильные» и как нам трудно дается освоение идиоматики. Совершенно не могу понять жителей Бирмингема, жаловалась я. Моя визави улыбнулась и с безупречным выговором, чуть подпорченным public school, сообщила: "О, так ведь я тоже их не понимаю".
И это не было пустой фразой, сказанной из вежливости. Выговор в Англии различается не только географически, но и социально. Впрочем, как известно, иметь идеальный акцент тоже не приветствуется: так говорят только продавщицы дорогих магазинов и, иногда, метрдотели не менее дорогих ресторанов. Изредка еще можно наткнуться на немца, который говорит по-английски не хуже продавщицы (в Британии уверены, что язык Мильтона может в совершенстве знать только немец, и если меня принимали за немку, я вся раздувалась от гордости). Высший класс говорит слегка неправильно, а что с языком делают остальные, иногда просто страшно. В результате Британия представляет собой подлинное вавилонское смешение. По-разному говорят клерки и сантехники, шотландцы и валлийцы, англосаксы и пакистанцы, рабочие и фермеры, йоркцы и бирмингемцы, продавцы и компьютерщики, жители Солсбери и Кентербери, лондонцы из Саутворка и лондонцы из Бетнал Грин.
Итог бывает весьма забавен. В числе прочих, в колледже я посещала лекции по европейской истории XIX века для третьекурсников. Читал их симпатичнейший профессор Маккензи, который, несмотря на шотландскую фамилию, имел чудный университетский выговор и артикуляцию, натренированную годами пребывания в должности директора по международным связям колледжа. При этом, заметьте, перед каждой лекцией ее текст не только раздавался в распечатанном виде каждому студенту, но и демонстрировался на экране.
И вот в один прекрасный день чистокровная британка, отличница Ребекка потрясла меня вопросом: "Дария, скажи, а ты на занятии понимаешь, что Маккензи говорит?" Я решила, что Ребекка издевается, но в глазах ее читалась искренняя озабоченность. "Конечно, понимаю", - все еще недоуменно ответила я. «Как это у тебя получается?! Я вот не понимаю, - грустно призналась та. – Я и Эмму спрашивала, и Кэтрин, и Сью, и Келли – никто его не понимает, он так быстро и неразборчиво говорит!». И тут я в очередной раз убедилась в том, что Бернард Шоу и его Элиза Дулитл вечно актуальны. И в самом деле: "Немецкий и испанский языки вполне доступны иностранцам, но английский недоступен даже англичанам" (Б. Шоу. Предисловие к "Пигмалиону").
