Вкусы, звуки и запахи индийского штата Керала

В четыре часа утра в аэропорту Кочина работали: киоск с водой, киоск с едой, стойка сотового оператора AirTel, стойка конкурента, Idea, бюро такси и обмен валюты. В «Туристической информации» горел свет, однако окошко пустовало. Я потолклась перед плакатом с изумрудно-зелеными холмами и подписью «Kerala. God’s Own Country. Hotel reservation and boat cruises». Идти было некуда: опасаясь, что в последний момент все сорвется, я почему-то не стала бронировать гостиницу. Чтобы убить время, я приобрела бутылку воды, пакет леденцов и SIM-карту. На этом возможности аэропорта исчерпались; на часах было 4.40; настала пора ехать в город. Я уселась в белый «амбассадор» без стекол, пробормотала: «В Форт, пожалуйста», и мы отчалили в темноту.

Состоящий из полудюжины островов Кочин, главный порт Малабарского побережья Индии, почти десять веков пробыл перечной столицей мира. За это время тут успели пожить и наследить представители всех мыслимых рас и вероисповеданий. Арабы завели мечети, раджи — многофигурный, как и положено, храм Панхаяннур Бхагавати. Евреи построили синагогу и вокруг нее — целый квартал, теперь узурпированный антикварными лавками. Торгуют бронзой, навигационными приборами «Made in West London, 1896», сказочного удобства креслами-кушетками и секретерами розового дерева. Стоит все копейки; продавцы приветствуют входящих неизменно-куртуазным «Ю фром?» и расписывают легкость, с какой выбранный секретер будет отправлен морем до Петербурга. Если повестись, могут всучить также верблюжье седло со специальным пюпитром для газет.

После того как к берегам Кералы пристал Васко да Гама, здесь появились соборы с деревянными, похожими на старые елочные игрушки ангелочками. Впрочем, христиан тут и до католиков-завоевателей было полным-полно — с легкой руки апостола Фомы, чьи пальцы до сих пор служат наиглавнейшими реликвиями. Вдоль дороги из аэропорта церкви стоят чуть ли не сплошняком: несторианские, сирийские, протестантские, англиканские (с редкими вкраплениями джайнистских храмов). Одни выглядят, как милицейские будки-»стаканы», другие — как картинки в архитектурном учебнике: футуристические бетонные капли с витражами. Здесь, как ни странно, любят эксперименты: в самом начале своей карьеры на юге Индии строил даже Ле Корбюзье.

Почти перед каждым храмом — коммунистический алтарик: посеребренный Ленин, знамена, серп, молот: Керала — первое в мире место, где коммунисты пришли к власти путем законных выборов. Так что теперь над епископским дворцом реет кумачовый транспарант: «Кочинский диоцез. Десятилетний план — в жизнь». До коммунистов, правда, были еще британцы, превратившие Форт в идиллический поселок с клумбами и верандами и разбившие гигантское поле для крикета. Зовется подозрительно знакомым именем: Майдан.

Вокруг этого самого Майдана мы колесили минут десять. Верить, что гостиницы у меня и вправду нет, таксист напрочь отказывался. «Ну, мэм, теперь-то вы скажете, куда вам?» — спросил он, остановившись у забора с надписью «Jesus is our hope». Из всего, что я слышала о городе, в голове застрял один рыбный рынок. Туда мы и в итоге и отправились: водитель выгрузил сумку, покрутил пальцем у виска, в обмен на 500 рупий сообщил мне, что время — полшестого, и, взвизгнув тормозами, был таков.

Я осталась стоять под баньяном: ветки-лапы спускались до земли, между ними с фиолетового неба свисала луна, белая и жирная. Складывалось ощущение, что я попала в до сих пор не читанную английскую сказку.

Настоящая жизнь началась только через час, когда на мотороллерах и велосипедах подтянулись рыночные торговцы: раскладывая свои тряпки и расставляя ведра, они недоверчиво косились на меня, пока самый храбрый не задал коронный керальский вопрос: «Ю фром?» Немедленно был разбужен рикша, и через пять минут я оказалась во дворце. С потолка на цепях свисал диван-качели, резная дверь вела на балкон величиной с мою московскую квартиру. На балконе стояли кресла, волнообразные и прекрасные — на одном из них я немедленно и заснула, не успев даже выяснить, как зовут эту волшебную гостиницу.

Продолжение чудес наступило в полдень. Следующий рикша (студент с явной склонностью к ботанике) отвез меня в сад при епископском дворце и там начал сшибать камнем плоды с деревьев: «Ты пробовала тамаринд? Нет? Кусай, не бойся!» Тамаринд оказался похож на сливовый сок из Грузии.

Ближе к вечеру я вновь наткнулась на родной причал с баньяном. Очередная посудина стояла под парами: это уже тянуло на судьбу. Мы с капитаном потолковали; пришлось, дипломатии ради, проглотить сладко-липкую, коричневато-молочную жижу, известную под названием chai (единственный кулинарный огрех этого континента). Зато в результате меня согласились свозить вверх по реке — туда, где начинается сложная система заводей, запруд, проток, каналов, именуемая backwaters. Это огромный район вроде дельты Меконга: целая водная цивилизация. Изучать ее можно весь день, или два, или три. Получается не плавание, а кино: ты сидишь, перед тобой проматывают пейзажи с пальмами и кадры из чужой жизни. Женщина, подоткнув сари, стирает белье в реке. Пара смотрит телевизор (Керала — штат зажиточный; никаких душераздирающих картин нищеты не наблюдается.) Носятся туда-сюда зимородки, сидят, ровно как у Киплинга описано, белоснежные цапли на спинах черных буйволов. Мангровые заросли сменяются рисовыми полями, поля — пальмовыми рощами, рощи — озерами. А ты скользишь мимо, глядишь во все глаза, ловишь запахи и чувствуешь, как окружающий пейзаж раскладывает тебя на молекулы, растворяет в себе, а потом собирает заново, но уже в каком-то другом, более приспособленном к счастью составе. Так именно Индия и действует, если ей не сопротивляться.

Доверие к окружающему миру, воспитанное шестичасовым плаванием, пришлось кстати уже на следующий же день, в поезде. Индийский поезд — длинная-предлинная колбаса — идет медленно; пейзажи прокручиваются за окном почти в том же темпе, что и при лодочной прогулке. Пассажиры, дорвавшись до места, начинают обустраивать быт: ехать — пару суток, отходить от своей полки больше чем на 20 минут нельзя — займут. «Сфотографируй меня» — попросил мальчик лет двадцати в полосатой рубашке. Через полчаса мальчиков напротив сидело уже пять, и вопросы сыпались из них, как горох из мешка. «Сколько тебе лет?» «Какая у тебя зарплата?» «А в твоей стране можно целоваться до свадьбы? А у нас нельзя. Мы едем все на Мальдивы, работать учителями. Заработаем много денег, вернемся домой и вот тогда женимся». Еще через полчаса к ним заявились друзья, и все вместе они устроили конкурс песни. Я думала, индийцы поют только в кино — но тут, наслушавшись моих соседей, запел чуть ли не весь вагон. Некоторые пустились в пляс. Стеснительный человек, наблюдавший весь этот спектакль с верхней полки, слез, аттестовался художником и в доказательство немедленно развернул многометровое полотно, изображавшее, сколько я смогла понять, Данаю в горах со львом. Через четыре часа, когда поезд дополз до Варкалы, мы с компанией будущих преподавателей были лучшими друзьями. На память они подарили мне серебряное кольцо и велели приезжать в гости на Мальдивы.

Варкала оказалась таким местом, в котором я с пятой минуты поняла: ничего мне от жизни не надо, кроме как пробыть тут как можно дольше бездумным бэкпэ-кером. Снять домик в саду, ежеутренне спускаться по красной скале вниз, к морю, ежевечерне качаться в гамаке, изучая фланирующих собратьев, ну а ночью — это главное — ночью слушать, как волны разбиваются прямо подо мной о берег. Да, и купаться до завтрака, а потом пить свежевыжатый виноградный сок у тех тибетцев, у которых по утрам всегда играет Филип Гласс. Не то чтобы я питала нежные чувства к Глассу, но когда волны единым фронтом налетают на скалы уходящих за горизонт бухт, а потом разбиваются и отступают, пенясь, то именно этот композитор образует идеальный саундтрек к соку и овсянке. В общем, я до сих пор не могу простить себе, что уехала из Варкалы. Повинны в моем отъезде, разумеется, английские сказки. Если я уже видела буйволов и цапель — значит, непременно надо было поглядеть на слонов в джунглях. Пришлось отправляться в горный район Текадди.

Помимо слонов в тех краях водятся чайные плантации и обширные насаждения специй. Только не надо думать, что смотреть на пряности в первозданном виде — развлечение для специальных кулинарных маньяков. Когда тебя водят по лесу и демонстрируют малозаметную лиану, из которой потом выйдет перец, коричное дерево с ароматной корой, плод типа айвы, под чьей мякотью скрывается мускатный орех, или куст карри, начинаешь поневоле испытывать восторг — от того, что ты понял какую-то важную штуку про устройство мироздания. Тем более что именно из-за этих растений ровно на этих Кардамоновых холмах и ломали копья бесчисленные завоеватели.

Отправляться в джунгли положено до рассвета: так, объяснил мой гид Рой, можно увидеть больше животных. В полшестого я уже топала вслед за ним по лесной тропинке. В какой-то момент Рой махнул фонариком в сторону маловнятной кучи: «Муравейник. То есть был муравейник. Медведь постарался. Вот след от когтя на дереве, совсем свежий. Опасный зверь! Сильно страшнее тигра!» Я послушно поежилась, но тут же забыла про медведя, потому что наконец рассвело — и моим глазам открылось очень странное место. В этом лесе не было ничего от декораций к «Маугли». Скорее сцена напоминала конец августа в средней полосе. Пронзительно-рыжие цветы кораллового дерева слегка спасли ситуацию, однако не слишком убедительно. Тут на дубовую ветку с диким гиканьем приземлились две крупных длиннохвостых обезьяны-лангура. Немного спустя, когда расступился туман, объявились желто-зеленые лирохвостые попугаи; колибри, которые, как в кино, шутя давали в воздухе задний ход; тяжелозадые пятнистые олени; стаи чирикающих мартышек. Мы карабкались вверх по горам и спускались в расщелины — смотреть буйволов на водопое. Слона, впрочем, в тот раз мы так и не увидели. Слона показали позже — с экскурсионного кораблика на озере Перияр, в бинокль. Пассажиры заверещали, схватились за аппараты и кинокамеры, капитан заглушил мотор, и мы все минут пять сосредоточенно смотрели, как серая глыба с ушами и хоботом отворачивается от воды, загораживает собой детеныша и спокойным шагом направляется к лесу.

Когда слоновья спина окончательно исчезла из вида, я впервые за все время в Индии поняла, что ужасно устала. Захотелось вернуться в Варкалу и забраться в гамак. И до сих пор хочется. Стоит закрыть глаза — и мне кажется, что я слышу, как под скалой волны набегают на пляж: «Бум-м-м-м-м».